Интервью длиною в жизнь
Гвардии полковник Е. Н. Ханин рассказывает о самом начале Афганской войны, вверенной ему роте, боях, неожиданных поворотах событий. Вспоминает своих солдат, с которыми сросся тогда в одно целое, в один несокрушимый монолит. И где бы ни воевал он потом - Азербайджан, Босния и Герцеговина, обе чеченские кампании, - всегда знал, что остается частью того коллектива, который создал тогда, в далеком восьмидесятом. Уже командуя войсками в Чечне, он с ужасом признает, что, если бы против них воевала его афганская рота... Она бы уничтожила всех. Страшно было столкнуться с боевиками, обладающими хоть частью ее подготовки. Десятилетия минули с тех пор, а Ханин и его афганские бойцы, будто связанные невидимой нитью, по-прежнему тянутся друг к другу. Но этот текст не только о Евгении Николаевиче Ханине, она о людях, которые были, есть и остаются в его жизни, о всех тех, кому довелось соприкоснуться с ним. О том, как жизнь одного человека влияет на судьбы других людей. Как круто порой они менялись после встречи с Ханиным. Об этом человеке в течение многих лет писали статьи в газетах и рассказы, о нем упоминали в книгах, снимали фильмы с его участием. Пришло время написать от первого лица. Рассказать, как все было...  Евгений Ханин командир 2 дшр дшб 70 омсбр С Ханиным можно соглашаться или нет, это дело читателя, но равнодушным этот рассказ никого не оставит. Посвящается 2-й ДШР Кандагарского ДШБ 70 ОМСБр 1979-1981 гг. "Я хочу, чтобы помнили нашу геройскую роту, с которой начинался мой боевой путь" Е. Н. Ханин ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ На войне невозможно не думать о смерти. А когда ты молод, кажется очень странным, что завтра тебя может не быть. И что потом?! Как все будет без тебя? Ведь так же будет светить солнце и рота пойдет в очередной рейд... Только ты уже станешь прошлым, лишь искрой в памяти этих ребят. Как же ценно любое мгновение жизни! И вот, когда день за днем, год за годом ты живешь с этой мыслью, постепенно начинаешь осознавать, что настоящий ты совсем не тот, кто обвешал себя боевым снаряжением и сеет вокруг смерть, а тихая, пронзительная радость... быть. Просто видеть небо, деревья, траву или ползущую по своим делам букашку, луч солнца, пробившийся сквозь листву, или края замерзшей лужи, где лед охватил комочки земли и как будто слился в объятиях с ними. Обнаружив себя в этой радости, ты вдруг понимаешь, что вас теперь двое. И тот второй, который озабочен трудами вой ны, занят чем-то случайным и временным. Ему только предстоит знакомство с другим собой, полным тишины, покоя, ничем не обусловленным счастьем... быть. Чувствовать бытие как оно есть, само по себе. А ведь оно никуда не может деться, оно всегда остается на месте, независимо от того, рождаются или рушатся в нем миры... Бытие - сама вечность, которая, как оказалось, всегда с тобой, в каждый момент твоей жизни. Так приходит сначала очень смутная мысль, скорее, даже едва уловимое ощущение, что, по крайней мере, один из тебя двоих не может умереть. Что независимо от того, сложишь ты здесь голову или нет, он просто вынужден путешествовать по разным временам и планетам до той поры, пока его второе, смертное "я" не станет с ним одним целым, не освободится, в конце концов, от захватывающей его мирской суеты, от бессмысленного соперничества с другими людьми, не обретет то же самое счастье - просто быть. Однако война требует свое. Она вынуждает убивать, чтобы не убили тебя или тех, кто рядом с тобой. Здесь не важно, что за мысли бродят в твоей голове, ибо сама жизнь стоит на кону. Прежде всего ее надо спасти. И только потом как-то со всем этим разбираться, потому что однажды блеснувшую в сознании вечность забыть уже невозможно... Хочешь ты этого или нет, но со временем убийства начинают ложиться печатью на сердце, ибо оказывается - его абсолютно не трогает то, что, убивая, ты спасаешь свою или чужую жизнь. Вот тут и попробуй разыскать себе адвоката, который оправдает войну не перед кем-то другим, а перед твоим собственным сердцем. Где ты будешь его искать?! С этой брешью в душе живет каждый, кто долго был и убивал на войне. И нет слов, которые могут выразить эту боль. Она так нестерпима, что кто-то сходит с ума, а кто-то, отчаявшись ее заглушить, сам выносит себе приговор, лишает себя права на счастье... Героическая романтика войны! Боже мой! Какое это вранье! Убийства не могут быть романтичными, из каких бы самых высоких идеологических побуждений ты их ни совершал. Война - всего лишь тяжелый, грязный труд. Так что героизм сплошь и рядом рождается из этой грязи, подобно тому, как прекрасные стихи вырастают из мусора повседневности, какими бы романтичными они ни были. Обычно он просто выплескивается наружу так, что человек не успевает даже осознать это. А потом удивляется: надо же, я работал, делал то, что должен был делать, не мог не делать, а оказывается - это геройство. И именно потому, что оно являет себя на ровном месте, как нечто обыденное, повседневное, его легко приписать кому угодно. Даже явные трусы при известной изворотливости способны добыть себе боевые награды. Что, собственно, и делают всякого рода охотники за орденами, которые на любой войне заняты лишь тем, что изыскивают для этого возможности. В котле войны точно так же, как и в кипении обычной жизни, бок о бок, неразрывно существуют и высочайшее самопожертвование, и беспредельная низость. Просто война все более явно очерчивает... ПРОЛОГ Который час я гнал свой "лансер" по дороге в Новороссийск. Лето уже заявило о своих правах, и проносящиеся за окном огненно-желтые поля, отделенные друг от друга зелеными перелесками, складывались в удивительную мозаику, которая тянулась до горизонта к нежно-голубому небу. Все пространство было залито солнечным светом. Время от времени он вспыхивал блестками, вдруг отражаясь от глади реки или безымянного озерца, словно подчеркивая звенящую прозрачность воздуха. Сердце мое трепетало, но не от этой торжественной красоты, а от того, что в сознании билась мысль, что вот-вот, уже совсем скоро я увижу человека, который нужен мне как никто другой на свете. Я смогу обнять его, прильнуть к плечу и ощутить, наконец, блаженство, когда тебя понимают без слов... Я ждал этой встречи двадцать восемь лет. Кандагар ДШБ 1979-1981 И вот она состоялась! Господи, та же стать, тот же до боли родной голос. Шаг, и мы жадно заключили друг друга в объятья. Он познакомил меня с женой Татьяной, дочерьми Светланой и Вероникой. Да, у такой пары могли родиться только красавицы. А Вероника... Я помню день, когда она появилась на свет. Конец апреля 1980-го. Мы почти четыре самых тяжких месяца в Афганистане. И вдруг новость - у командира дочка родилась. Она явилась весточкой из какой-то другой, уже почти забытой нами жизни, от которой веяло миром и любовью. С ее рождением все будто свежего воздуха глотнули. То был наш общий праздник. А потом мы говорили, говорили, говорили... Словно ничего не изменилось. И я, как прежде, чувствовал его любовь. Потому что Земля может рухнуть, а он навеки так и останется ангелом хранителем своих солдат. На следующий год он пригласил меня на открытие памятника погибшим в Великую Отечественную войну десантникам, который установила возглавляемая им ветеранская организация "Семерка". Происходило это недалеко от Новороссийска, в Федотовке. Прибыли туда со всем его семейством. Народу собралось много. Всюду припаркованные машины. Мы проехали дальше и остановились на взгорке, чуть в стороне от дороги. До начала мероприятия оставались считаные минуты. Как оказалось, все ждут прибытия командира седьмой десантно-штурмовой дивизии. Татьяна, жена Ханина, говорит: "Юра, ты знаешь, за все прожитые нами годы не было еще ни одного случая, чтобы военные начали какое-то мероприятие вовремя". - "Да ты что, правда, что ли?" - "А ты спроси у Жени". Я повернулся к нему, и тут меня словно торкнуло внутри. Никогда в жизни - ни до, ни после - я не видел такого количества сверкающих орденами молодых ветеранов. Действительно Новороссийск - это город героев! Я обомлел. И вместо вопроса говорю Ханину: "Евгений Николаевич, никогда ничего подобного не видел. Посмотрите, сколько героев здесь собралось. Почти у каждого вся грудь в орденах. Один хлеще другого. Вот это ребята!" Мной овладело какое-то смешанное чувство: с одной стороны, гордости от того, что такие вот люди живут рядом с нами, а с другой, чувство неимоверной тоски от понимания того, через что они прошли, чтобы получить эти награды. Я смотрел на них одновременно с восхищением и болью. Из оцепенения меня вывел вопрос Ханина: - "А ты почему свою медаль не надел?" Сказано это было таким требовательным, командирским тоном, что я тут же вернулся к реальности: - "Стоп, Евгений Николаевич, указаний о форме одежды не было. - Так что никаких претензий не принимается. - А потом, что я тут со своей медалькой светиться буду, среди этих орденоносцев?" Ханин говорит: - "Хорошо. Понял". И тут началось... Смотрю, идет какой-то человек с видеокамерой на плече. Увидел Ханина, двинулся к нему - здороваться. Поздоровались. Ханин кивает в мою сторону, спрашивает: - "А ты знаешь, кто это такой?" - "Нет. Не знаю". Ханин в недоумении: - "Да ты что?! - Это же парень, с которым мы в Афганистане воевали!" - "О! Я не знал!" С почтением жмет мне руку. Я улыбнулся шутке, отвечая на рукопожатие. Человек отошел. Спрашиваю Ханина: - "А кто это?" - "Так. Знакомый. Оператор с местного телевидения". Тогда я еще не знал, что это было только начало. Теперь, кто бы ни подходил к Ханину здороваться, а таких было очень много, потому что его знают практически все, и как раз те самые ребята - с огромными иконостасами, каждому из них, указав на меня, Ханин задавал один и тот же вопрос: - "А ты знаешь кто это такой?" Естественно, ответ был: - "Нет. Не знаю". Тут всякий раз следовало изумление Ханина: - "Да ты что?! - Это же парень, с которым мы в Афганистане воевали!" - "О!" И каждый почтительно жал мне руку. Разумеется, я понял все коварство замысла Ханина. Говорю ему: - "Евгений Николаевич, не знаю, как у других, а у меня уже сложилось твердое убеждение, что это я воевал в Афганистане, а вы так, были у меня на подхвате, снаряды подтаскивали". Он улыбается. Доволен! Так все и шло. Татьяна оказалась права. Назначенное время давно минуло, а комдива все еще нет. Подчиненные звонить ему не решаются. Стали просить: - "Евгений Николаевич, давайте вы. - Позвоните. - Узнайте, что там и как". Ханин: - "Ладно, - берет телефон. - Алло, все в сборе. - Ждем тебя. Когда будешь?" - "Да, все, Евгений Николаевич, подъезжаю, сейчас уже буду на месте". Тут только все увидели несущийся внизу у поселка кортеж. Наконец, комдив прибыл. Но, странно, разброд и шатания продолжаются. Никто не решается взять на себя руководство мероприятием. Опять все к Ханину: - "Евгений Николаевич, давай зарули". А Ханин и здесь как рыба в воде. Я привычно им восхищаюсь. Ну кому, как не Ханину порядок наводить! Он взял микрофон. Попросил всех выстроиться по периметру площадки перед памятником. Проверил почетный караул. Объявил ход мероприятия: торжественная часть, возложение венков, салют. Потом небольшое застолье. Говорит: - "Итак, начинаем. - Сейчас перед нами выступит ветеран Великой Отечественной войны..." Стоящий рядом с ним маленький старичок с палочкой тянет его за рукав, что-то шепчет. Ханин, без паузы: - "Ветеран Великой Отечественной войны не будет перед нами выступать". - В рядах прокатился негромкий смех. - Значит, выступит командир дивизии. Ему слово". Выступил комдив. Хорошо выступил. Нужные, теплые слова сказал. Потом уже были другие выступающие. Салют почетного караула. Возложение цветов. Все прошло замечательно. Ханин пригласил всех к столу, который установили под деревьями, недалеко от памятника. Мы подошли с ним к краю стола и, поскольку ни он, ни я спиртное не употребляем, взяли бутылку минералки и стали выбирать себе бутерброды. Тут подходит комдив и становится в торце стола так, что я оказываюсь от него по левую руку. Ханин кивает в мою сторону и спрашивает: - "А ты знаешь, кто это такой?" Тот посмотрел мне в глаза: - "Нет. Не знаю". - "Да ты что?! - изумляется Ханин. - Это же парень, с которым мы в Афганистане воевали!" - "Ого!" - восклицает комдив и с почтением жмет мне руку. У меня мелькнула мысль: ну все, дальше уж некуда. Но я ошибался! Хотя стол был довольно большой, сразу всем уместиться за ним не удалось, и те, кто подошел позже, вынуждены были просить, чтобы им подали какой-нибудь бутерброд и стаканчик спиртного. Я обратил внимание, что у меня за спиной кто-то неуверенно топчется. Оглядываюсь - стоит какой-то полковник. Говорю ему: - "Давайте я вам бутерброды с колбасой и сыром в тарелку положу, а пить что будете, вино или водку?" - "Водку, если можно". - "Конечно, можно и даже нужно". Тут к нам поворачивается Ханин: - "А, замполит, здравствуй. - Как дела?" - "Да, Евгений Николаевич, там... сами знаете. Замотался". Ханин: - "Понятно. - Кивает на меня. - А ты знаешь кто это такой?" - "Нет. Не знаю". - "Ну ты даешь! - Изумляется Ханин. - Это же парень, с которым мы в Афганистане воевали!" - "О! Понял". Представляется и жмет мне руку... Такой вот бенефис устроил ротный своему солдату. Конечно, мне было смешно. Но в этом весь Ханин. Он оставил в каждом из нас часть себя, и потому не уважать его солдата - все равно, что не уважать его самого. А на это никто не способен. Он просто гордится нами, точно так же, как мы гордимся им. Возвращались все в отличном настроении, но Ханин был особенно доволен... Чуть ли не десять лет минуло с тех пор. Мы, бывшие его солдаты, словно птенцы к наседке, слетаемся время от времени в его дом. Слева направо. Верхний ряд: Низам Гаджиев, Юрий Петренко, Магомедхабиб Магомедов, Нугуман Алимгулов. Средний ряд: Андрей Погосов, Александр Щукин, Анатолий Савицкий, Евгений Ханин, Алексей Лавринович, Алексей Пчелкин, Владимир Тисличенко, Юрий Баскин. Нижний ряд: Николай Горячев, Олег Горин, Андрей Егоров, Юрий Мещеряков И вот однажды (это был 2018 год), звонок: - Юра, здравствуй! - Евгений Николаевич, здравствуйте! - Рад вас слышать. - Как у тебя дела? - Отлично. Как вы? - Мне тут идея пришла. - Хочу книгу написать. - О! - Замечательная идея, а то столько рассказано за эти годы, но все между нами, ветеранами, остается. - Говорите, чем помочь. - Готов быть вашим редактором. - Нет. - Я что хотел, чтобы я рассказал, а ты написал. - Ага. - Значит, это вы мне предлагаете книгу написать. Понятно. - Да. - Ты будешь задавать мне вопросы, а я рассказывать. - Хорошо. - Тогда давайте так. - Я дней через десять к вам приеду. - Запишем все на диктофон, а там посмотрим. - Договорились. Жду. Интервью мы записывали неделю. Вот оно, готово. Я закончил переводить его в текст... - И что теперь с ним делать? Здесь материала на пару десятков книг! - Нет. Перед такой громадой - я песчинка. Пусть уж лучше звучит прямая речь командира, весь наш разговор... ИНТЕРВЬЮ - Если бы в 80-м году в Газни или в Кандагаре кто-нибудь сказал, что мы вот так будем с Вами сидеть и я буду брать у Вас интервью, я бы даже не обиделся. - Что тут скажешь? - Больной человек! - Солдат, и у ротного интервью брать?! - Да еще у кого! - Самого Ханина, старшего лейтенанта, который высшими офицерами рулит в Газни. Но, с другой стороны, и сейчас это ясно, кто бы ни брал у Вас интервью, а таких было немало, да и фильмы о Вас уже есть, никому из них в голову не придет задать Вам такие вопросы, которые могу задать я. Ведь кто такой Ханин для любого стороннего человека? Геройский советский, российский офицер, у которого награды не помещаются на кителе. Этакая живая икона. А для нас Ханин - совсем другое. Потому что у каждого из наших ребят жизнь разделилась надвое. - Имеется в виду 2-я десантно-штурмовая рота. - Да. Жизнь до встречи с Ханиным и после. Так же и мы по Вашей жизни проехались. Поэтому Вы лучше знаете нас и помните каждого, чем мы сами себя. А как Вы уезжали в Союз, как это все происходило, что называется, рвалось по живому, потому что Вы и мы стали одним целым, одним организмом. Это же только название было - 2-я десантно-штурмовая рота, а на самом деле - четко организованная, вымуштрованная банда, которая руководствуется не Уставом Советской Армии, а теми законами, которые установил сам Ханин. Действовал только его кодекс чести, по которому все и жили. Поэтому даже представить себе невозможно, чтобы кто-то не выполнил приказ командира. Это нонсенс, какаято глупость несусветная. Такого вообще не могло быть. Вот если бы Вы приказали захватить штаб пехотной дивизии, в расположении которой мы находились, или даже арестовать офицеров собственного батальона - сомнений бы не было! Приказ, и все! Так что первый вопрос лежит на поверхности - как вообще Вы, советский офицер, дошли до того, чтобы в рамках Советской Армии сколотить настоящее "бандформирование"? Ведь так и командовали: - "Банда, за мной!". Но этому не учат в училище, этому вообще невозможно научить, это что-то лежащее за рамками военного образования. Скажите, как так все сложилось, что мы оказались в этой банде, которая хоть и крушила там все направо и налево, но благодаря этому жизни сохранились. Потому что Вы так научили нас воевать, что после Вашего возвращения в Союз, кроме Матвея, никто больше не погиб за полгода. - После меня, когда я уехал? - Да. Матвей единственный из роты нашего призыва. - И то снайпер работал. - Не боестолкновение. - Я скажу так. - Одна женщина, когда со мной встретилась, посмотрела на меня внимательно, мы с ней поговорили, и вдруг она задает мне вопрос: - "А ты знаешь, почему до сих пор живешь?" Я удивился: - "Откуда я знаю? - Бог дал жизнь". - "А ты знаешь, почему он тебе дал жизнь?" - "Ну откуда я знаю? - Это его решение". - "А я тебе скажу". Уже потом я узнал, что она не простая женщина и в этом что-то понимала. "Ты жив благодаря молитвам матерей твоих солдат". Я сначала задумался - ну как это может быть? Не сразу понял это, эту фразу. Потом стал додумываться. А каждая мать хочет, чтобы ее сын вернулся живым с войны, и она молится Богу и просит. Многие матери прекрасно понимают, что если жив командир, будет жив и солдат. И мать молится за своего сына и за его командира. Так что это бандформирование, как ты его называешь, скорее всего было создано молитвами матерей наших солдат. И может быть, это на меня давило. Я не умел воевать, не умел сначала на вертолетах летать. Но я учился сам. - А у нас было ощущение, что Ханин все знает и все умеет. - Нет. - Я первый учился. - И на вертолетах мне первому пришлось летать. - Самому осваивать как в блистер стрелять, как стрелять в дверь. Летчики потом подсказали, что если требуется назад стрелять, то можно снять аварийный люк. Командир эскадрильи, майор Виталий Сидоров, имел огромный опыт. И вместе с ним мы создали уникальный вертолет - вертолет командира эскадрильи, 35-й бортовой номер. Вот он взлетел. В двери АГС приторочен. Из него командир взвода Скобников Петр Викторович стреляет, царство ему небесное. Я, ротный, в хвосте, у снятого аварийного люка, где установлена турель на заклепках для пулемета. Стоит пулемет, короба с патронами, ящик с гранатами. И два солдата: один солдат вправо в блистер из автомата стреляет, другой из ручного пулемета влево. Бывали моменты, когда заканчивались НУРСы, и вертолет поворачивался к духам боком. А они стоят рты разинули, смотрят. Не понимают, как это может быть. Вертолет на них не идет, на боевой курс не ложится, НУРСами не стреляет. И только когда АГС уже вовсю по ним работает, начинают соображать. Этот вертолет был настоящей крепостью. Такого в Афганистане на тот момент не было. Даже когда мы в Газни приземлились, а я там все-таки комендант, отстегиваюсь (у меня карабин был на тросе, чтобы я в воздухе не вывалился) и первый выскакиваю из аварийного люка. Подбегают летчики: - "Командир, ты что? - Аварийный люк потерял?" - "Посмотрите!" - говорю. Заглядывают, а там пулемет. Так что если вертолет пролетал над духами, то сзади в него никто не стрелял, потому что я открывал огонь. Духи думали, что мне видно, откуда могут стрелять, и боялись, поэтому пропускали нас. Такого раньше не бывало. Вот так я учился. Потом начал учить солдат, всю роту. Я сразу понял, что эта война надолго, и еще в Кандагаре хорошо изучил своих солдат. Узнал, что на родине некоторые должны были сесть за свои деяния, но ушли в армию, спрятались. Кто-то в школе бил учителей на уроках, кто-то возглавлял свои группировки. Разные люди подобрались. Но их надо было делать коллективом. И я это сделал. Потому чтонельзя было допустить чего-то вроде "Вася, тыне прав!". Только воспитание мужского характера, когда солдат понимает, что как бы жестко ты ни поступал, ты его воспитываешь. Мне пришлось так делать. А уже когда мы стояли в Газни, я использовал это время на полную катушку. - Первое, что я делал - кормил солдат как на убой. Разными способами доставал продукты, но кормил. - Второе: занятия ежедневно - тактика обязательно, сделали свой тир - огневая подготовка. Помню, царствие небесное, Николаев из своего ручного пулемета стрелял по гильзе в тире. Бросали гильзу, он по ней стреляет, и гильза подпрыгивает, отлетает, он опять по ней стреляет. Были и такие. Все солдаты научились хорошо стрелять. Но больше всех любил стрелять замполит. Я не очень стрелял, не ахти какой специалист, и если две очереди давал, то редко получалось, чтобы с одной двоих уложить, а потом еще когото, редко. А вот замполит Захарян это умел. Обычно он идет в тир, берет с собой солдат, пристреляет им оружие, потом сам с ними постреляет. В наш тир даже из Кабула приезжали. Там при штабе армии была рота спецназа Радика Латыпова, так они к нам в гости ездили: - "Командир, у тебя тир есть. - Мы приехали пострелять". Я говорю: - "Хорошее время и место, из Кабула ехать ко мне в гости, чтобы пострелять в тире". В общем, они тоже стреляли, учились. Я обучил солдат стрелять из "мухи". Мы их взяли, когда уходили из Кандагара. Там было очень много боеприпасов. При этом было все, а учета почти никакого. Вот мы и набрали столько вооружения, сколько смогли увезти. Склад целый, и я его использовал для огневой подготовки. Единственно, все эти полгода в Газни солдаты мало спали, страшно сказать, по четыре часа. Больше редко получалось. Потому что летчиков охраняли, охраняли аэродром. В одну сторону, от Газни до Кандагара, никого нет, ни одного советского человека, в другую сторону, от Газни до Кабула, - ни одного советского человека. И как к нам отнесутся, никто не знает. Поэтому мне пришлось работать в Газни с афганской армией. Как оказалось, командирих дивизии, Джафар Сортир, почти в одно время со мной наше рязанское училище закончил, я в 1976, а он в 1975 году. И вот я стал с ним связь поддерживать, в гости к нему приезжал. - Подождите, у Вас на год всего разница была? - Да! - Вот это карьера у него! - Как такое возможно? - Там все могло быть. - Может, он уже офицером был до этого, а у нас курсы проходил, я не знаю. - Понятно. - Его все боялись. - А я у него учился. - Как-то в горах мы поймали, мягко говоря, двух местных жителей. - С Николаевым выбросились из вертолета, а там снега почти по грудь. - Эти двое в нескольких метрах от нас. - Кулаками мы их как-то забили в вертолет. - А когда приземлились, я передал обоих афганскому комдиву. Он: - "Обыскать!" Обыскали, и сразу приказ: - "Расстрелять!" - Расстреляли. Мне интересно, за что. С ними никто не беседовал, они ничего не говорили. Тогда он мне объяснил: - "Ты видел, что они побритые?" - "Да. Ну и что? Побриты и побриты". - "А у одного из них нашли зеркало". - "Ну и что, что зеркало нашли?" - "По афганскому обычаю, если у тебя есть зеркало, то должны быть усы и борода, для того чтобы их подравнивать. - А у них усов и бороды нет. - Значит, они использовали зеркало только для подачи сигналов". И все. С тех пор я стал вникать. Ага, синяк должен быть на плече от ружейной отдачи. На указательном пальце, правом или левом, в зависимости от того, правша или левша, должно быть уплотнение. Так и определяли бандитов, духов. Это все там же училось в первые несколько месяцев, которые мы были в Газни, многие их традиции пришлось себе уяснить. Позже меня познакомили с вождем племени. - Подождите, Евгений Николаевич, а как Вы оказались начальником гарнизона в Газни? - Вот мы захватили этот аэродром, и что? - Захватили аэродром, стали в охранение. - Заняли половину гостиницы со всем скарбом. - Отель "Газни" назывался. - Правда, кроватей там не было. - Это уже потом мы их получили через комдива афганского. - У каждого солдата были кровать, матрас, одеяло, подушка. - Все это через афганцев я достал. - Для офицеров там были комнаты на двоих - две кровати стояли, коврики, что-то типа шкафчика или трюмо такое с зеркалом. - Больше ничего в комнатах не было. - Я свою половину гостиницы взял под охрану. - Там еще была комната отдыха - кресла стояли мягкие, диваны, журнальные столики. - Мы ее тоже под охрану взяли. - А когда утром проснулись, на половине летчиков уже ничего не было - афганцы за ночь все вынесли. - И еще ко мне с претензиями, вплоть до того, что - "солдаты ваши стащили машинку печатную на арабском языке". - Зачем она нам нужна? - Я им тоже сказал. - И когда пришли советники разбираться, я им говорю: - "Ребята ну все могли, но на арабском языке машинку?.. - " Короче, претензий никаких больше не было. - И летчики жили среди голых стен. - Их командир полка решил взять реванш и поставить себя так, как это было в Кандагаре, где летчики чуть ли не командовали нашим батальоном. - Двадцать солдат надо туда, двадцать сюда, погрузить то, разгрузить это. - - - Они нас считали чем-то вроде батальона обеспечения. - Мне это, конечно, не нравилось, потому что я должен был заниматься боевой подготовкой, учить солдат. - Так вот он и здесь попытался взять быка за рога. - Но я ему внятно объяснил мою задачу и его задачу. - Заставил его не командовать, а обращаться ко мне с просьбами. Когда он прилетел из Кандагара двумя вертолетами (там было у них какое-то имущество, и ему нужно было разгрузить эти вертолеты и улететь обратно, а потом они должны были вернуться и базироваться уже здесь, на аэродроме Газни) - стал командовать: - "Дай мне солдат на разгрузку". - Я ему говорю: - "Солдаты у меня не для этого". - И не дал. Он попытался как-то нажать на меня, но у него, естественно, ничего не получилось. Тогда он уже стал просить меня. Я говорю: - "Вот с этого надо было начинать". - А у нас был Хамадеев Леха, татарин, и он был старший у меня среди водителей, четыре "66-х" у нас было. Я даю емукоманду: - "Леха, значит, поможете летчикам, у вас четыре машины, сделаете три рейса и привезете в эти три рейса летчиков сюда". - Командир полка меня поправляет: - "Не три! Четыре!" - Я говорю: - "Нет. - За наглость один рейс вы на руках перенесете. А вот три привезете". Ну, как я сказал, естественно, так и сделали. Как они остальное там носили, я не знаю. В итоге летчики поняли, что это им не Кандагар, а Газни, и управлять они нами не будут. Постепенно быт наш стал налаживаться, только продукты у нас закончились, а привозить их нам никто не собирался. Потом расскажу, как мы с летчиками этот вопрос разрешили. Ну вот, приехали как-то советники афганской дивизии. Там везде были советники, начиная от командира дивизии, его замов и в полках, везде. Был среди советников командир одной из наших дивизий и его зам по тылу. Чем-то я ему приглянулся. Не помню, как его звали, впрочем, как и комдива. Пожилой уже полковник. Для меня это дремучий старик был. А он любитель выпить. Говорит мне: - "Женя, забери меня у комдива, попроси по хозяйству тебе помочь". Ну, я подхожу к комдиву: - "Товарищ полковник, требуется помощь зам по тылу. - Разрешите его забрать?". - "Забери, забери". Я его забираю, он приходит ко мне: - "Ну, как у тебя тут?" Я ему отвечаю, так, мол, и так. Он: -"Да, хорошо! - Да, и это тоже хорошо. - Знаешь, мне бы выпить надо". - "А у меня откуда? - Где я возьму?" - "Подожди, у летчиков же спирт есть! - Вот пойдем к летчикам, разберись с ними. - Их отодрать надо, и все будет нормально, они тебе нальют". Что ж, захожу я в батальон обеспечения, начинаю воспитывать летчиков, офицеров. Очень скоро они взмолились: - "Женя, скажи, что тебе нужно?" - "Налейте полковнику". Полковник выпил, разомлел. Говорит мне: - "Женя, у тебя хорошо получается командовать. - Скажи, сколько у вас тут частей?" Я перечисляю: - "Ну как? - Часть, считается, вот наша десантно-штурмовая рота с минометным взводом 122-миллиметровых минометов. - Вертолетный полк, батальон обеспечения, рота связи. - Все летные. - Получается, четыре части". - "Вот! - А когда несколько частей, - говорит он, - то должен быть один начальник - начальник гарнизона". - "О! - Я знаю, у нас в Чирчике генерал был, командовал гарнизоном, начальник танкового училища". - "Ну вот видишь! - Тут должен быть один командир". - "А кто?" - "Обычно, Женя, должен быть общевойсковой командир". - "Общевойсковой только я". - "Значит, ты и должен быть начальником гарнизона". - Так это он надоумил вас на это дело? - Да. - На следующее утро на аэродроме Газни появился начальник гарнизона. - Им был я. Я объявил себя начальником, потому что охрана везде моя, без меня никто не выйдет, никто не зайдет, ничего не вынесет. Конечно, сначала все решили, что в нашем гарнизоне что-то не так. Но против силы не попрешь. Командир полка стал подчиняться, командир батальона обеспечения тоже, по житейским вопросам. Составили общий план боевой готовности, кто куда бежит по тревоге, что несет. Понятно, что мои солдаты выходят на позиции и начинают вести бой. От летчиков я добился, чтобы они подносили боеприпасы на позиции в каждый наш взвод. Все было рассчитано, расписано. Но у летчиков было много нерусских, и своих командиров они не жаловали. Мне это не нравилось. И когда боевой расчет составили, я стал проводить тренировку. Поднимаю ночью гарнизон по тревоге. Диспозиция такая - духи стреляют по нам со всех сторон. В это время, согласно плану боевой готовности, летчики прибежали ко мне: "КомандЫр, что надо?" - "Такие-то?" - "Да". - "Ну, вот берите ящики с боеприпасами, несите их в третий взвод. Определяю вам время - пять минут. Если на шестой минуте приходите, то, ребята, можете не приходить, там вас все равно расстреляют". И все! Продолжение | |
|
| |
| Просмотров: 201 | |
| Всего комментариев: 0 | |