А темно, ночь, визуального контакта нет, командую по связи.
Связь, правда, была какая, только телефоны.
У каждого взвода по телефону и у меня центральный.
Я крутанул ручку, все отвечают:
- "Взводные на связи".
Командую:
- "Так! Этот туда, этот туда", - все слушают, выполняют.
И вдруг командир третьего взвода кричит:
- "Командир, стой! Стой!
- Тут мне на голову ящик упал! Кто там?!"
А ему орут:
- "КомандЫр!
- Нэ стрэлай! Командэр, нэ стрэлай! Мы вот они!"
Взводный: "Не могу понять, что тут такое?"
Отвечаю ему: "Я знаю. Скажи - стрелять не будешь, пусть бегут обратно. Понял?"
- "Не понял, но сказал".
Они прибегают обратно:
"КомандЫр, что еще надо?"
Так я стал тренировать весь гарнизон.
Летчики мухой бегали за боеприпасами, все работало.
Они живы оказались и поняли, что нужно четко выполнять то, что я говорю. В общем, пошло все как надо.
И тут приходят к нам кагэбэшники, разведка.
Они решили завести, так сказать, хорошие отношения с вождем племени, который контролировал всю территорию между Газни и Гардезом.
Племя - сто пятьдесят тысяч человек, под ружьем почти семьдесят тысяч. Даже ребенок, когда вырастал больше метра, ему дарили винтовку.
У них своя форма была.
По его территории войска афганской дивизии, которая была в Газни, никогда не ходили.
Духи по его территории тоже ходить не могли.
И наши должны были заранее с ним договориться, чтобы он лояльно отнесся к русским войскам, которые должны были сюда войти.
Ну вот, возвращаюсь я как-то из афганской дивизии, проезжаю через КПП, смотрю, "жигуленок" стоит.
"Так! - говорю.
- Кто запустил без разрешения начальника гарнизона?! Убью!"
Солдаты, понимая, что влетели, отвечают:
"Да там особисты, они просили, умоляли нас, сказали, с вами решат, что вы нас наказывать не будете".
Ну все!
Думаю, сейчас пойду разберусь с этими особистами!
Подхожу, сидят в "Жигулях" четверо: два наших кагэбэшника, какой-то нерусский и переводчик.
Смотрю - это же настоящий дух!
В чалме.
Спрашиваю их: "Что здесь надо?"
Отвечают: "Командир, вот надо с ним поговорить, это вождь племени, чтобы он был к нашим войскам лояльнее, а то когда наши основные силы подойдут..."
Я прерываю:
"Почему без разрешения, без согласования?!"
В общем, наехал на них по полной программе.
А они все равно просят:
"Командир, ну очень надо с ним поговорить".
Дух этот молча сидит, смотрит.
Он понимал, кто он такой, знал себе цену.
Кивнул в мою сторону: "Это кто?"
Переводчик спрашивает у наших кагэбэшников и переводит:
"Это командир командосов, здесь на аэродроме все его, охрана".
И тот понял, что и вертолеты мои, там все мне подчиняются, и, значит, всеэто мое.
Сидит сверлит меня взглядом.
Советник говорит:
"Покажи ему свой пистолет".
А я стою - автомат, пистолет АПС, подсумок с гранатами, подсумок с магазинами, командирская сумка, подсумок для патронов, туда семь пачек или восемь входило.
Я вытаскиваю АПС, магазин отсоединяю, показываю ему:
"Видишь, что это за пистолет?
Одиночными стреляет, автоматически очередями", - просто ликбез провожу. "О! О!"
Он подержал его в руках, я:
"Дай сюда!"
Обратно забираю, вставляю магазин - и в кобуру.
Советник ему говорит: "А ты свой покажи".
Тот как-то замялся, вытаскивает из своих одежд пистолет, что-то типа Беретты.
Белый такой, под серебро сделанный, инкрустированные накладки на рукояти.
- Игрушка.
- Да. Он, как и я, тоже магазин вытащил, хотел мне подать.
А я смотрю, в магазине патроны чуть побольше семечек.
Я ему говорю:
"Иди на хрен, придурок, со своими семечками, что ты мне тут показываешь!" Он понял мое пренебрежение к его оружию.
Кивает: "Да, да, я понял".
Ну, я просто показал этим свое превосходство - то, что я тут начальник и какое у меня оружие.
Советник сразу к нему:
"Вот видишь, у нас какие люди?
Вертолеты есть, охрана, командосы есть - десантники, все выполняют. Давай дружи с русскими!"
А он ему заявляет:
"Ну хорошо, вот вы, русские, подарили "уазик" губернатору провинции Газни. - "Ну да".
- "А кто он такой?"
- "Ну как?
Он - губернатор!"
- "Ну, и? Что он может?
- Ничего не может.
А я могу все! Я здесь все решаю!"
Кроме того, он у афганцев танк украл, поставил его у себя в горах в качестве опорного пункта, так к нему все боялись идти.
Потом я узнал, что это был потомок Александра Македонского, и племя его - это племя еще со времен Македонского, который ставил здесь свои отряды и жил.
У них свои законы были.
Они, по-моему, и Дауду не подчинялись.
В общем, он что хотел, то и делал.
Настоящим хозяином тут был он.
Кагэбэшники говорят ему:
"Ну мы тебе тоже "уазик" подарим".
Дух лениво отмахнулся: "Ладно, посмотрим".
Он на них уже ноль внимания.
А обращается ко мне: "Командир, приезжай в гости".
- "Куда в гости?"
- "Куда?
В горы!
Вот смотри!
Они мне тут бутылку водки поставили польской.
Так я тебе ящик поставлю!"
Они понимали, что русские все пьют.
Я говорю: "Нет, я к тебе не поеду. И если что... все!"
Мы пожали друг другу руки.
Он посмотрел на меня.
Лицо его я смутно помню, но у него под левым глазом, кажется, была бородавка, губы улыбаются, а глаза прищурены, и он меня ими сверлит.
Это был взгляд дикого зверя.
- Врага просчитывал.
- Да! И вот он смотрит.
А я ему не поддавался, это одно.
Второе - я старался показать свое превосходство.
Мы с ним разговаривали на равных, и он это понял.
Вот так мы простились и разошлись.
С тех пор, сколько наша рота стояла в Газни, на меня ни разу косо никто не посмотрел, никто в мою сторону не плюнул и по нашей роте не было ни одного выстрела больше.
Видел я его еще один единственный раз.
Как-то в феврале поехал я на рынок купить зелени.
Боялся, что в роте цинга начнется.
Все время каши, а зелени никакой.
Подъезжаю к рынку, выхожу из машины, и он идет со своей охраной.
По бокам у него стоят два личных охранника с бурами.
Куда он смотрит, туда два бура смотрят, они их навскидку держали.
В это время мои солдаты, их двое было, выпрыгивают из кузова в хвосте машины.
А я из кабины уже вышел.
И он меньше чем в десяти метрах передо мной.
Увидел меня!
Бежит - целоваться, обниматься, а буры-то на меня направлены.
Я понимаю, сейчас солдаты мои увидят эту картину.
Разбираться никто не будет, друг он, сват, брат, начнут стрелять.
Я перепугался!
А тут секунды!
Ору на него матом: "Пошел отсюда! Пошел!"
И машу ему.
Он остановился, кивает, кланяется мне.
Охранники его тоже остановились.
И тут мои выходят, я за автоматы хватаюсь:
"Не стрелять!"
Повернулся, а справа, сзади метрах в десяти от этого духа, еще два охранника стоят, правда, буры у них опущены, и впереди него, метров десять, двое с бурами, тоже охрана - всего шесть человек.
Четверо - буры вниз, а двое по бокам держат их навскидку.
Тут весь рынок замер, смотрит на это.
Что будет?
Он мне: "Ау! Друг, друг!"
Я в ответ: "Иди! Иди отсюда!"
Он и ушел.
Все успокоилось.
Иду дальше по рынку, солдаты купили петрушку, кинза у них там была, апельсины купили, чтобы хоть каких-то витаминов в рацион добавить.
А за мной все это время следуют два человека, высокие, худощавые, без оружия.
Куда я смотрю, туда они смотрят, я на них смотрю, они улыбаются.
И пока мы рынок не прошли, они шли за мной.
- Отслеживали.
- Не знаю.
Или он специально послал прикрывать, или чтото там еще.
Но мы спокойно сели в машину и уехали.
Наша негласная договоренность с вождем действовала.
И даже тогда, когда нам на замену уже пришел 191-й пехотный полк, духи мне сказали:
"Пехоту эту мы бить будем, но только тогда, когда ты уйдешь со своими командос в полосатых тельняшках".
А это значит, что на тот момент мы являлись авторитетом и рота наша играла тогда определяющую роль во всем регионе Газни.
Я считаю, что руководители наши, которые сидели в Кабуле, просто не знали, что творится у них на местах.
Ведь если бы нашу роту оставили в Газни, то стратегически пользы было бы гораздо больше.
Сохранялся бы порядок, потому что у нас был весомый авторитет как среди местного населения, так и в афганской армии.
Здесь личность все решала.
Если я, например, наведываюсь к комдиву, то вся афганская дивизия знает, что мы друзья.
Комдив этот, кстати, прислал мне как-то, по-моему на 23 февраля, пень с корнями в подарок и несколько ведер угля.
Приехали на КПП афганцы:
"Это наш командир вашему командиру прислал".
Они рассматривали это как личный подарок для меня.
- А что за пень?
- Дрова. У них же дрова на вес золота.
Откуда они выкопали этот пень, не знаю..
.
- Получается, это самый ценный подарок с его стороны.
- Да!
И все понимают, что раз командир дивизии прислал командиру роты такой подарок, значит, между нами дружба.
А это тогда имело очень большое значение.
Укрепляло нашу связь с афганцами.
Помню, как-то взяли мы караван с оружием, а там полно тротила, пластида, электродетонаторов, простых и электрических, все японское.
Богатство это лежало у нас в роте наскладе.
И вот стали мы ездить на рыбалку, чтобы можно было роту рыбой кормить.
Глушили ее взрывчаткой на плотине Банд-е Сардех.
Есть там такая.
Ее артполк афганской дивизии тогда охранял.
Афганцы то вообще рыбу не ели, правда, их замполит был в России и рыбу ел.
Даже удочки у него были.
Но купаться-то им нельзя, вот он и просил нас затащить удочки.
Мы ему донки затаскивали.
Он так и рыбачил.
А рыба там - маринка.
Мы такой никогда не видели - килограмма по четыре.
Она у них не пуганая была.
И вот однажды увязался с нами порыбачить губернатор Газни.
Смотрит, как мы бросаем что-то из лодки в воду.
У нас лодка резиновая была.
Ба-бах!
Рыба всплывает, и солдаты собирают ее в мешки.
Он кричит:
"О! Я тоже хочу так порыбачить!".
Что ж, подошли к берегу.
Я вылез, а он занял мое место.
Через пять минут солдаты возвращаются и просят:
"Товарищ старший лейтенант, заберите его.
Иначе мы его точно утопим, он нас всех чуть не утопил.
Рыбу увидел и давай орать и прыгать по лодке, как сумасшедший.
Мы лучше сами все сделаем".
Что ж.
Рыба-то нужна, роту кормить надо.
В общем, выбросили они его из лодки ко мне.
Говорю ему:
"Сиди здесь. Подальше от греха".
Такие вот отношения были.
И все это с нашим уходом было потеряно.
- Евгений Николаевич, вот Вы говорите личность.
А я помню свои первые и очень нелестные впечатления о своем командире роты.
- Это в Азадбаше еще?
- Да.
Мы ведь в роте одного призыва все были.
Сила.
Поэтому у нас серьезный конфликт с местными дембелями возник.
Там же полк десантный стоял, который сделали пехотным и отправили в Германию.
Помню, как они со слезами перешивали свои голубые погоны на красные.
В общем, полк ушел, а осталась только обслуга и сплошь дембеля, которые обеспечивали всю инфраструктуру.
- Да, держали там базу.
- Так вот, мое первое впечатление о командире было такое
- дурак человек.
- Дебил.
- Дебил полный!
Ведь с точки зрения нормального советского студента отдавать приказы, которые выполнить невозможно в принципе - это бред.
Я навсегда запомнил эпизод, когда после очередной нашей разборки с дембелями последовал приказ командира роты
- построиться перед казармой со всем имуществом, то есть вообще со всем - оружие, снаряжение, матрас, одеяло, подушка, железная кровать.
И потом со всем этим кросс в сопки.
Я сразу понял, что выполнять этот приказ не надо, потому что это - глупость.
- Шутка.
- Да. Но это же приказ, и сержант его дублирует:
"Давай! Выполнять! Бегом! Ротный приказал!"
А я думаю:
"Ну что там за идиот этот ротный?
Как это можно выполнять?"
Но смотрю, ребята, а там были ребята с житейским опытом побольше моего, тренчик сняли, матрас с одеялом и подушкой скрутили, к сетке кровати приторочили, рюкзак за спину, автомат на плечо.
Матрас с сеткой в одну руку, спинки от кровати в другую!
И - о боже! - оказывается, это можно сделать!
- Сразу все поняли.
- Нет не сразу.
Я-то, в отличие от командира, умный.
Поэтому думаю себе так:
"Ну ладно, построиться - построились, а дальше-то что?
Как со всем этим бежать в сопки?"
В общем, я не сомневался, что сейчас эта глупость должна закончиться.
Но выходит командир роты и...
- я ушам своим не верю - командует:
"Ро-о-та! На ле-е-е-во! Бего-о-м марш!" И - это невероятно! - рота развернулась и потрусила к КПП.
В том числе и я!
Возмущению моему не было предела:
"Что это за армия такая, если в ней отдаются абсолютно дебильные приказы?
Да еще элита - десант!"
Конечно, потом я стал соображать, что к чему.
Но мне интересно, с Вашей точки зрения, что это за действия командира такие были?
- Действия командира?
- Заставить солдата выполнять любые команды.
- Ох! Как это потом пригодилось!
- Я добивался, чтобы солдат не думал, а выполнял приказ.
- Почему?
-Могу объяснить - прежде чем солдат получает команду, командир ее продумал - прошло время, отдал команду - прошло время, солдат получил команду и...
начинает размышлять.
А это все время, которому в бою цены нет.
Так что результат солдатских раздумий может оказаться весьма плачевным. Поэтому на протяжении всего времени командования ротой я добивался, чтобы солдат сначала выполнял команду, а уже потом думал.
Когда солдат выполняет свою задачу - и получается общий результат, который нужен мне, он начинает понимать, значит, это правильно.
А когда несколько раз такое происходит, появляется вера в командира и осознание, что по-другому нельзя.
Только так.
Позже никто в роте не сомневался - командир сказал, надо тотчас делать.
И мы достигли такого взаимопонимания, что каждый солдат знал, чем тише я говорю, тем для него страшнее.
Если я кричу, приказы выполняются, конечно, но есть понимание, что все нормально.
- Шутки.
- Да, типа такого, хотя делают все быстро.
Но если я говорю тихо, все понимали - это уже очень серьезно и может плохо кончиться.
Нужно еще быстрее делать - и делали.
Я старался этого добиться, ведь после того, как бой закончится, засада там или нападение, неважно, солдат все равно все осмыслит.
И поймет - "если бы я на несколько секунд позже стал стрелять, меня бы убили.
Или на мгновение задержался бы на месте".
- Тут время решает все.
- Да, если бы думал, прошло драгоценное время.
А вот ротный молодец, добился от него, чтобы он действовал автоматически.
- По себе скажу, я ощутил, что действительно стал солдатом, именно тогда, когда вообще перестал задумываться и только действовал, выполняя приказ.
Что интересно - здесь возникает глубокое внутреннее облегчение. Появляется какая-то радость и гордость от того, что ты способен моментально выполнить приказ командира.
Рождается настоящее вдохновение.
В голове складывалось как.
Есть приказ, значит, сто процентов это будет выполнено.
Есть другой приказ - ясно, что и он будет выполнен.
В воображении все это уже присутствует, и тебе не надо напрягаться, какие-то усилия прикладывать для того, чтобы наперед знать, как будут развиваться события.
- Юра, я понимал, что это шло программирование боя.
- Но Вы сами до этого додумались?
- Меня никто не учил.
- До сих пор мне обидно, что, когда я был ротным, приходилось до всего доходить своей головой и через своих солдат.
- Потому что я сам обучал всех солдат, сержантов, подсказывал своим офицерам.
- Но меня - никто не учил!
Помню, прошло в боях некоторое время.
И стало мне както обидно - почему меня никто не учит.
Я начал задумываться над этим, глубже вникать и понял, что я знаю больше, чем тот же комбат, и могу больше.
Что по уровню войны я уже гораздо выше него.
А потом до меня доходит - что он вообще может мне сказать?
Передо мной стоит банда, сто шесть человек, которые по одному движению пальца хоть днем, хоть ночью моментально сделают все, что я скажу.
И вы это делали так, что другим такое невозможно было сделать.
Поэтому я вам говорил:
- "Ребята, не обманывайте о том, что мы здесь делали.
- Говорите правду, вам все равно никто не поверит".
Вот до такой степени подготовлены были.
Это был коллектив, спаянный в единую массу.
Один из офицеров о нас както сказал - вот рота была, под нее никто не мог подлезть, даже старшие командиры, никто, она как глыба была, монолит.
Пришли с боевых
И это действительно так.
Даже особисты не могли ничего сделать.
Ведь в каждой роте, так было положено, у особистов имелся стукач.
У нас он тоже был.
И я знал его.
Поэтому когда он уволился, я построил роту и говорю:
"Значит так, сержант Николай Мороз был у нас стукачом".
Сержанты загудели:
"Такого не может быть! Чтобы в нашей роте был стукач!".
Я им говорю:
"Положено, ребята, по штату.
И сейчас на его месте уже стоит другой человек.
Но Коля Мороз был нам нужен, потому что он никогда ничего плохого не сказал про роту, которую мы вместе создавали".
И продолжаю:
- "Ребята, мы против советской власти ничего не делаем.
Мы делаем все, чтобы защитить себя, чтобы выжить.
Как он докладывал, что?
Я не знаю.
Но он был молодец.
Если бы на его месте был кто-то другой, было бы хуже".
Все удивились моим словам.
А я говорю:
"Сейчас на его место уже назначен другой.
Он работает, но я его не знаю.
Поэтому обращаюсь к нему: ты работай как Коля Мороз, и будет счастье нашей роте".
Проходит несколько дней, и вдруг наш Коля Мороз возвращается обратно. Дело в том, что у него грибок был на ногах сильный, и я отправил его в Ташкент, в госпиталь.
Приказ об увольнении уже был, так что все думали, что после выздоровления его уволят из госпиталя.
Однако в госпитале решили подругому: грибок можно лечить на гражданке, а для этого надо уволиться в запас из своей части.
Вот он и вернулся.
Я сутки не заходил в палатку.
Заняты все были.
Вхожу, Коля меня увидел, вскакивает, а он уже еле передвигаться мог:
"Коля, сиди! Как дела?"
- "Нормально".
- "Солдаты подходили?"
- "Да, подходили.
Просто спросили: "Это правда?"
Я сказал: "Да".
- "И что?"
- "Никто на меня не покосился".
- "Коля, я так и сказал роте. Я все знал".
Мы поняли друг друга.
Рота поняла.
Вот как было.
И это дорогого стоит, конечно, потому что он болел за коллектив.
- Еще очень важно, что у нас в головах не было пропагандистского мусора о выполнении интернационального долга, как в Советском Союзе.
- Потом пошло.
- Это потом, когда мы уже твердо знали, что главное для нас - это выполнить задачу и выжить.
Только благодаря этому у нас разрыва в мозгах не было.
А то ведь как, приходит к нам человек с идеологическими иллюзиями, нюхнул тут реальность - и все, крыша поехала.
- Да, вы понимали, я всем говорил одно:
"Ребята, вы получили задачу, значит, обязаны ее выполнить, потому что мы - военные.
Но главное для нас - выжить".
Поэтому, когда кто-то из наших погибал или получал ранение, духи нам за каждого отвечали.
За каждого!
- А еще Ваш кодекс чести предусматривал - рота не оставляет на поле боя ни раненых, ни убитых.
Выполнение любой задачи прекращается, и мы начинаем сражаться за них.
Я помню, как Вы нам говорили:
"Все остальное теряет смысл".
Ох!
Как это сплачивало нашу банду, потому что каждый знал, что его ни за что не бросят.
- И это было главным не для мертвых, а для живых.
- Для живых, конечно.
Понимание, что тебя не оставят духам ни при каких обстоятельствах, придавало силы.
- Это было под крепостью Чербах после нашей второй атаки.
Мы отошли.
И я стал собирать личный состав.
Мне докладывают:
"Одного нет. Кого?"
- "Кушнарева".
- "Кто был рядом?"
Все знали, что это страшно, если кто-то оставил убитого или раненого, и боялись мне докладывать, я это понимал.
Но обстановка бывает разная.
И мне доложил Магомед:
"Я был рядом. Помог раненому, а Кушнарева убили. Я не мог его вынести". Спрашиваю:
"Ты помнишь, где он?"
- "Да".
- "Тогда так.
Крепость мне не нужна.
Через минуту атака.
Задача - вынести тело".
И все ринулись в атаку.
Духи были обескуражены таким натиском.
Вышли на место.
Магомед подхватывает тело, любой вес он тогда мог поднять, как штангу, бросает его за голову, на плечи, выносит.
Принес и кладет к моим ногам: "Возьми".
Конечно, вся рота потом узнала, как это было, как я командовал, как принимал решения.
А второй случай - когда у нас Пешков и Алтунин подорвались на мине.
Тело Алтунина еще целым осталось, его придавило к щитку механика-водителя листом брони, которая загнулась от взрыва.
Взрыв же был под местом пулеметчика, где сидел Пешков.
Так что его разметало на части.
Я подошел - лежат куски мяса, буквально несколько килограммов, и никто не решается к ним прикоснуться.
Даю команду одному из солдат, кажется, это был Энц:
"Взять плащ-палатку.
Собрать в нее останки и загрузить в машину".
А он: "Не могу!"
Но пришлось его заставить.
Все же смотрят, видят это.
У него слезы текут, но он собрал то, что осталось от тела, сложил в палатку и отнес в машину.
- Все собрать невозможно было.
Потом еще, когда БМДэшку чистили, она вся была в мясе.
- Да, в волокнах мяса.
Взрыв был очень сильный, конечно.
Сейчас об этом можно рассуждать, а тогда я знал лишь одно, что обязан заставить солдата выполнить приказ.
Я даже не задумывался, потому что принцип такой - раненых и убитых не бросать, пусть хоть что-то, но вынести.
Здесь каждый понимал, что он мог оказаться на месте Пешкова.
Ведь сколько машин проехали?
Я проехал, за мной еще две машины по этой же мине прошли, а третья или четвертая взорвалась.
- Да.
Этот принцип сидел у каждого из нас в мозгу.
Если кого-то рядом ранили, ты обязан его вытащить любой ценой.
- Помочь и вытащить.
- Это был как общий приказ.
Ты даже не соображаешь. Просто так надо.
- Даже не то, что приказ, а этический принцип...
Ты должен, потом же с тобой разберутся.
И ты можешь быть на его месте.
Ты обязан это делать, это негласный закон был.
- Негласный закон, который не оценивается.
- Он сейчас оценивается, Юра.
Вот когда мы, ветераны, собираемся.
Это же все помнят.
Помнят, как Садыков сидел у меня на мине.
Кому расскажи, никто не поверит.
- Ну да. Как тогда проехать там было?
- Как проехать, когда ясно, что гусеницей все равно на эту мину наедешь.
Духи поставили умно, они умели.
Хорошо, маски ровка была нарушена, и я ее увидел.
С тех пор многие думали, что я все мины обнаружить могу.
Ну что?
Гранату бросили, из пулемета постреляли.
Не взрывается.
А впереди там бьют нашу колонну бензовозов.
Ее вытаскивать надо.
И какое решение?..
В прошлом году Садыков приезжал.
Мне будто удар в голову:
"Садык, скажи, а кто у нас сидел задницей на мине?"
Смотрю у него из одного глаза слеза капает:
"Командир, я это был".
- Да... До сих пор его шарашит.
- Ну а тогда что?
Приказываю ему: "Палатку бери".
Взял.
"Видишь, где мина?"
- "Вижу".
- "Положи".
Положил.
- "Садись".
Садится.
Приказываю механику-водителю:
"Полный вперед!"
Я знаю, что солдат на солдата не наедет.
И он проезжает этот мост!
Там мы проехали, еще два взвода, третий взвод тогда стоял в охранении.
А Садыков сидит на мине.
Мы колонну у духов отбили, разворачиваем ее.
И бензовозы со своей охраной - там у них три БТРа было - выходят.
Я старшему колонны говорю:
"Значит, так! Будете ехать, на дороге сидит мой солдат.
Он сидит жопой на мине.
Наехали на солдата, он взорвется, и ты взорвешься.
Понял?"
- "Понял".
Ни один не наехал.
Потом я уже последний проезжаю, говорю Садыкову:
"Встал".
Он встал.
- "Палатку взял, садись в машину".
Сели и уехали.
- Ему только за это орден надо было давать.
- Медаль "За отвагу" дали.
А это же на всю жизнь остается!
Я такого не знаю.
Может, где-то и были такие случаи, когда солдат сидел задницей на мине, чтобы обеспечить жизнь экипажам.
А взять того же Магомедку.
Два или три года назад Рамиль Садыков приезжал он ко мне.
Я его спрашиваю: "Магомед, ты получил орден?"
- "Да нет, командир, у меня медаль "За отвагу".
Я удивился: "Да ты что?
Помнишь, в том бою, когда мы засаду уничтожили?
Ты тогда на моих глазах троих или четверых завалил.
А он глаза опустил, застеснялся:
"Семерых, командир". И это в одном бою, в одной атаке.
Не знаю, может, и в Отечественную войну такое было.
Но это не просто так, ведь духи тоже воюют.
Они воюют, мы воюем.
Идет стенка на стенку.
А вы еще пацаны были.
Я помню, как в том же бою Магомед, не знаю в каком месте у него детство сидело, когда у нас патроны стали заканчиваться, он вешает свой автомат на шею Полякову, это сержант молодой к нам пришел, а сам хватает трофейный бур и вперед, в атаку.
Но я понимаю, если он выпустил из рук автомат, что-то случится, и потеряется автомат - с меня голову снимут.
Я еще жил гражданскими мерками.
Как это, автомат потерять?
В общем, я тут же, на поле боя, что-то такое ему сказал, что он бросил эту винтовку, опять схватил свой автомат - и бегом дальше в атаку.
Пацаны!
Ими нужно было управлять.
Он думал покрасоваться потом перед ротой, дескать, я с буром трофейным в атаку ходил!
Нет, ротный на месте.
Хотя я тогда тоже дурной еще был.
Мы же когда пошли на эту засаду, я взял всего несколько магазинов пулеметных, по сорок пять патронов.
Два - связанных изолентой в автомате, в сапоги несколько магазинов забил и побежал.
Ну вот, а на сколько это минут боя?
И что там получилось?
Смотрю, патроны-то уже заканчиваются, последний магазин остался.
Кричу: "У кого патроны есть?"
Все, как куркули, молчат.
И один только Поляков говорит: "У меня есть пачка".
Бросает ее мне, я перехватываю эту пачку, снаряжаю магазин и пошел дальше.
А передо мной бежит связист.
Его единственного ранили в том бою.
Смотрю, подбегает он к гранатометчику, тот еще живой был, и собирается его пристрелить.
Я говорю: "Что, патронов много?"
Ну, он его так добил.
А патроны-то у нас откуда взялись?
Оказывается, с нами был Кузя, наш оператор-наводчик, и он курировал Щукина из своего экипажа.
А Щукин молодой, только что пришел к нам.
Рот открыл, стрельнул, перебежал, как в детствев войну играет.
Кузя ему маклуху выписал:
"Кто так воюет? Ты что?!"
А там соприкосновение идет полное!
Говорит Щукину:
"Смотри!"
Дает очередь по духам, перекатывается два раза, еще очередь.
"Понял?"
- "Понял".
- "Ну, давай!"
И он его прямо в бою учит!
А я руковожу боем:
"Ты этого убей, там вон дух, смотри, перепрыгнул за дувал, там только что приподнялся".
И вот так рулю.
Но солдаты понимают, патроны заканчиваются.
"Молодой, давай в колонну! Патроны неси!"
А там мы уже навалили духов - первый рубеж засады перебили.
Он по ним, к колонне.
Прибегает, набрал в машине патронов.
А на него все смотрят
(я ведь тогда только двенадцать человек с собой взял),
понять не могут: молодой какой-то прибежал, нахватал патронов - и бегом обратно.
Вот он и принес эти патроны, из которых мне тогда пачка досталась.
Надо сказать, что духи прекрасно знали наши приказы, знали, что при обстреле колонны нам предписано уходить.
Вот они и использовали это по полной программе.
Правда, у нас все были подготовлены как разведчики.
И когда мы еще стояли в конце зеленки, мне доложили:
"Командир, там такси подъезжало два раза, разворачивалось и уезжало. Что-то будет".
Я говорю:
"Ну, мы не можем сейчас его грохнуть. Тут везде глаза и уши есть.
Посмотрим".
И вот, когда уже двигались, я ехал впереди за машиной дозора, у поворота на Нагахан оглядываюсь, а сзади гранаты летают и очереди по колонне бьют.
Командую механику-водителю
(ох и асы же у нас механики и операторы были!):
"Влево на месте! Вперед!"
Он моментально разворачивается - и газу, а колонна летит на полной скорости нам навстречу.
Перепуганные все!
Лоб в лоб идут!
Я им рукой показываю - вправо, влево, вправо, влево!
Все развернулись - и раз, уже стоят по кругу.
А духи крутят пальцем у виска:
"Вы что, дураки? Вам же убегать надо".
Знали, наш приказ - если идем не в качестве сопровождения и нас начинают бить, то мы должны бежать.
Но я понимал, кто убегает, у того больше потерь.
Определяю, с какой стороны дороги основная засада.
Они стреляли с обеих сторон.
С той стороны, где духов было поменьше, забросали их гранатами.
Те неожидали, что мына них попрем.
Не думали, что дурак какой-то остановится.
А мы набрали еще гранат и в другую сторону от дороги понеслись.
У нас еще в колонне танк был.
Даю танкисту команду:
"Подойди ближе к арыку и сделай залп в сторону духов.
Шугани их, чтобы у нас была возможность арык перескочить".
Танк рванулся в сторону арыка и увяз там.
Но залп все-таки сделал.
Духи бежать. Скрылись в домах.
А нам местность незнакома.
Куда идти, непонятно.
Остановились.
И вдруг смотрю, Леха Пчелкин, он пописать что ли отходил, бежит и от бедра из своего пулемета стреляет.
Кричу: "Леха, ты куда?!"
- "Духи вправо бегут!".
Они по виноградникам, а мы вдоль дороги как рванули!
И в крайнем винограднике раньше духов оказались.
Подождали, когда они к нам в этот виноградник переберутся, и начали... Много мы их там навалили.
Впервые огромное количество гранатометов взяли, буров, автоматов, всего.
На следующий день мне разведчики сообщили, что духи отправили своим хозяевам в Пешавар доклад о семи подбитых русских танках, невероятных жертвах с нашей стороны.
Им надо было как-то свои потери оправдать.
Однако с тех пор на Нагаханском повороте нас больше никогда никто не трогал.
Они номера наших машин выучили и решили для себя:
"Пусть этот дурак ездит.
Иначе опять морду набьет, ну его на хрен, мы жить хотим".
Если б они еще знали, что я к ним в поселок ходил, искал их командира, и что мы тогда все охранение у них вырезали, то вообще были бы мы самыми уважаемыми людьми.
Кстати, с этой засадой еще один забавный эпизод связан.
Леха Пчелкин как-то пристал ко мне:
"Командир, скажи, за что я получил орден?".
Я говорю:
"Леха, ты же со мной в том бою был?"
- "Был".
- "А в том был?"
- "Был".
- "А вот в этом был?"
- "Был"
- "Ну, так чего ты от меня хочешь?
Отстань!"
А он свое:
"Нет-нет, командир, подожди.
Понимаешь, когда мы выпиваем, меня все спрашивают, за что конкретно я получил орден.
А то получается за все и ни за что.
Ты мне скажи точно, за какой именно бой".
Говорю ему:
"Ладно, Леха, за Нагаханский поворот, помнишь, когда засаду нам сделали?" - "Ну!"
- "Ты тогда духовзасек и один на них в атаку ринулся.
Вот за это тебе орден".
- "Спасибо, командир!
Все, буду теперь знать, что ответить".
- Да они не только номера наших машин выучили.
По именам многих из нас знали.
И в первую очередь Самылкина.
Вообще сержантов всех знали, по именам.
- Ну да.
Ко мне как-то подходили, спрашивали:
"В таком-то году в таком-то месяце в таком-то поселке был?"
Я говорю:
"Да, был".
- "Мы тебя помним".
А с какой стороны они меня помнят?
Через прорезь прицела?
Или еще как.
Да-а, вот это был коллектив!..
Когда после штурма крепости Чербах, где у нас раненые и убитые были, мы ушли в предгорье, я сказал:
"Значит так, за сутки разобраться, что делают духи".
Ребята пошли на дорогу, останавливали машины, разбирались с населением.
Не знаю, на каком языке они разговаривали, но к вечеру доложили: "Командир, тех, кого мы в крепости завалили и ранили, духи сейчас из крепости переправляют через реку, а потом на Нагахан".
- "Так, - говорю, - завтра идем в Нагахан".
И следующей ночью пошли.
Навели там очень качественный порядок.
Никто не знал, что мы это сделали.
Я командованию не докладывал.
Но духи за каждого нашего ответили сторицей.
В тот раз мы их штабной автобус взяли.
Всех, кто там был, кончили на месте, и на этом автобусе вернулись.
Вот это были солдаты, которые все понимали мгновенно, все чувствовали. Ночью идешь, темно, руку поднял, и все уже делается.
Такая была слаженность, подготовка.
- Я еще помню, как Вы нас учили всегда оставлять в магазине несколько патронов.
На собственной шкуре оценил важность этой науки.
Как-то я отстрелял магазин, вставил полный, а передернуть затвор забыл.
Может, на фоне усталости или что-то отвлекло меня, не помню. И вот, лежу в винограднике.
А одет был в зеленый маскхалат, которыми Колобок всю роту снабдил.
Он-то мне жизнь и спас.
Страница Евгения ханина на сайте 70 ОМСБр